Сидни Чемберс и кошмары ночи - Страница 30

К оглавлению

— Приехал поинтересоваться у вас о пожаре.

Абигайл отвернулась, видимо воображая, что если не станет на него смотреть, то он исчезнет.

— Не имею к нему никакого отношения.

— Я не утверждаю, что подожгли вы.

— Гари тоже не поджигал.

— Знаю.

Она бросила на священника быстрый взгляд и произнесла:

— Кто-то подбросил канистру из-под бензина, чтобы подумали на него.

— Не сомневаюсь. А еще хочу поговорить с вами о фотографе Дэниеле Мардене.

— Извращенец.

— Не уверен.

— Откуда вам знать? Вы священник. Хотя Гари утверждает, что такой же испорченный, как все. Вы тоже за мной подглядывали.

— Полагаете, все только и делают, что на вас любуются?

Абигайл достала сигарету.

— Да ладно вам…

— Я спрашиваю, потому что вы ходили фотографироваться к Дэниелу Мардену, причем чтобы об этом никто не знал.

— Вам-то какое дело?

— И ходили не один раз. Я прав?

Она выпустила дым чуть не в лицо Сидни.

— Ну и что?

— Хотели стать моделью в Лондоне и просили его помочь?

— В этом нет ничего плохого.

— Дэниел говорил, что собирается делать с вашими снимками?

— Показать кое-каким людям, посмотреть, не заинтересуются ли они. Но потом ни ответа, ни привета, и я снова заглянула узнать, как дела.

— Что тогда произошло?

— Это вас не касается.

— Но может коснуться.

— В каком смысле?

— Вы предложили ему нечто большее, если он постарается и все-таки поможет вам.

— О чем вы?

— Не притворяйтесь, Абигайл, мы это оба знаем. Но Дэниел Марден уперся, и вы решили, что надо что-то предпринять.

— Я не поджигала его студию, если вы на это намекаете.

— Я вас не подозреваю, мисс Редмонд. Имею в виду нечто иное.

Вернувшись в приходской дом, Сидни обрадовался, увидев, что пришло письмо из Германии. Хильдегарда наконец ответила, и это было хорошим предзнаменованием.

...

Берлин

14 сентября 1957 г.

Дорогой друг!

Надеюсь, вы приедете после Рождества. Может, это даже войдет у нас в традицию? Я бы хотела, потому что всегда рада видеть вас. У меня все нормально. Жаль, что мы мало встречаемся. Думаю, теперь моя очередь приехать к вам, и скоро я нанесу ответный визит в Гранчестер. Нельзя позволять прошлому губить настоящее. Таков один из уроков войны. Она давно закончилась. А поскольку вы будете там со мной, я могу быть сильной. Все намного проще, если вы рядом…

Сидни тоже скучал по Хильдегарде, но, позволив себе лишь на несколько минут предаться романтическим мечтаниям, решил, что ему надо снова встретиться с Марденом.

— Я думал, что в прошлый раз мы уже все обсудили, — произнес фотограф. Он был в пижаме, а поверх нее в старом халате с пейслийским узором в виде турецких огурцов. — Нет, я не валялся весь день в постели, если вы это заподозрили. Встал пораньше, чтобы поснимать. Начал работу над собственным проектом — восход.

— Понимаю.

— Это будет портрет Британии. Но не столько о тех, кто встал и кто ложится спать, а об улицах в час безмолвия, в промежутке между одним и другим. В час, когда вокруг ни души. Я люблю это время. Все замерло, в статике, но чувствуется, что покой в любой момент может быть нарушен. Он хрупок и недолговечен, а воздух наполнен голубовато-серым светом, нельзя понять, то ли это день, то ли ночь.

Сидни вспомнил это время суток на войне. На склонах к востоку от города под Камонским гребнем застыли танки. Ночь была теплая и тихая, но на рассвете на них обрушился минометный и артиллерийский огонь. Их батальон получил задачу атаковать Лутен-Вуд. И несмотря на красоту восхода среди французских полей, Сидни не сомневался, что в тот день погибнет. Впервые страх смерти обрел вполне конкретные формы. Не было ничего необычного в том, что снайперы вели огонь, пока они двигались по перелеску. Но вдруг Сидни увидел, как убили капитана Бисона, которым он всегда восхищался. Тот вылез из танка, чтобы помочь раненому лобовому пулеметчику. Сидни бросился на помощь, но в этот момент в танк попали опять — была пробита лобовая броня, взорвался боекомплект, и башню сорвало с места. На несколько мгновений Сидни в нерешительности застыл посреди опустошения смерти, не сомневаясь, что следующая очередь — его. Но он остался в живых и с того пугающе спокойного света раннего утра решил проводить каждый день так, словно он был последним. И считать дар жизни превыше неизбежности смерти. Так выкристаллизовалось его намерение стать священником.

— Как будто глядеть на мир, когда больше никто не смотрит, — продолжил Марден. — Все неопределенно, и никого нет. Призраки исчезли, а новые люди еще не появились. Я пользуюсь маленьким аппаратом «минокс», о котором рассказывал. Могу делать снимки так, что об этом никто не заподозрит, точно я свалился из космоса. Именно этого эффекта я добиваюсь: представить мир таким, словно его впервые открыли.

Сидни, прежде чем ответить, немного подумал:

— Мне кажется, мы с вами оба пытаемся делать нечто сходное: вы просите людей замереть и посмотреть, я — остановиться и помолчать.

Дэниел Марден не спешил развивать мысль. Сидни понял, что явился в неподходящее время.

— Прошу прощения, что ворвался к вам и причинил беспокойство.

— Я собирался поспать. Работа на сегодняшний день сделана. И вот не могу найти сигару. Полагаю, вы пришли, чтобы задать мне несколько вопросов?

— Мне очень жаль, Дэниел, но я пришел к выводу, что вы специально подожгли свою студию.