Сидни Чемберс и кошмары ночи - Страница 29

Леонард наклонился к Сидни и прошептал:

— Все это знакомо.

— Нам хотя бы не приходилось иметь дело с расчленениями.

— Пока не приходилось.

— Бенсон ограничивается особями из мира животных.

— Ну, это насколько нам известно, — успел ответить Леонард, прежде чем на него зашикали зрители.

Конечно, Бенсон мог быть просто эксцентричным человеком, нельзя подозревать человека только потому, что кому-то не нравятся его манеры. Однако было в нем нечто такое, что настораживало Сидни.

На следующий день он решил проверить, дома ли Дэниел Марден и готов ли тот ответить на несколько вопросов. Сидни решил, что полдень самое подходящее время для визита: хозяин уже встал с постели, но не успел приложиться к спиртному. Они даже могли бы пойти в ближайший паб — Марден вряд ли станет отказываться от приглашения. Фотограф удивился гостю.

— Ваш приход неожиданный подарок, каноник Чемберс. Вам следует знать, что я воспитан в римско-католической вере. А если родился католиком…

— Покажите мне мальчика, которому нет еще семи лет…

— И я скажу, какой из него вырастет мужчина. Игнатий де Лойола. Полагаю, я научился подавлять в себе страх вечного проклятия и адского пламени.

Сидни ухватился за повод повернуть разговор в нужное русло.

— Что касается пламени — его ведь у вас и в этой жизни случилось предостаточно.

— Верно. И именно поэтому вы ко мне пришли. Признайтесь, ведь не для того же, чтобы получить удовольствие от моего общества. — Марден закурил сигару.

— Мне понравились ваши рассуждения о фотографии. Остановка во времени, творение момента, консервация памяти…

— С этим надо быть очень осторожным.

Сидни вспомнил альбомы, которые листали его родители. В них были снимки их самих и троих детей: Сидни, еще младенец, на руках матери, трое малышей на санках, отец уворачивается от снежка, мать примеряет противогаз, Сидни крайний справа на снимке одиннадцати лучших игроков крикетного клуба «Мальборо», его сестра с подружкой по дороге на бал в «Ланздауне», армейская шеренга, в которой стоят три его погибших друга.

— Вы хотите сказать, что мы воспринимаем слишком реально? — спросил он.

— Это всего лишь фиксация момента, — ответил Марден. — И единственное изображение, специально скадрированное таким образом, чтобы отсечь всякий намек на то, что случилось до этого мгновения и после него.

— Но от этого снимок не становится недостоверным.

— Сама память недостоверна, каноник Чемберс. Мы реконструируем ее всякий раз, когда что-нибудь вспоминаем; это творческий и адаптивный процесс.

— Да, память нередко ошибается.

— К тому же она лжива. Фотография — нечто иное. Она обладает индивидуальной, ясной реальностью.

— Следовательно, необходимо отделять образ от его изображения, — заметил Сидни.

— Так в наши дни учат в университетах.

— Значит, снимок… юной девушки — не фиксация определенного времени в ее жизни, а самостоятельное произведение искусства?

— В принципе так, хотя подобная концепция слишком возвышенна для того, чем занимаюсь я.

— Согласен. Не представляю, чтобы кто-нибудь вроде Абигайл Редмонд разбирался в подобных тонкостях. Она знала, что вы собирались опубликовать снимки, где она наполовину голая?

— Не совсем… то есть нет.

— Вы их просто продали?

— Любая, кто снимает одежды перед фотографом, должна понимать, что не он один увидит конечный результат. Это было бы наивным. А Абигайл отнюдь не наивна.

— Вы все-таки знали ее имя?

— Вы о чем?

— Когда мы с вами встретились в первый раз, вы сказали, что понятия не имеете, как ее зовут. Она позирует под псевдонимом Кэнди Свит. Но, оказывается, вы в курсе, как ее имя.

— Всего не упомнишь. Иногда что-то забывается. Вот она, память…

— Абигайл просила особого отношения?

— Да, демонстрировала знаки расположения. Но с ними со всеми так. Пойдут на что угодно, только бы отсюда удрать. Не желают быть женами и секретаршами. Мечтают жить в Лондоне, но для большинства это просто воздушные замки. Девчонок много, но лишь немногие из них на уровне.

— Абигайл на уровне? — спросил Сидни.

— Я говорил, что ей надо немного похудеть и ее нос чуть приплюснут, но она не слушала — не сомневалась, что станет роскошной моделью. И по тому, как одевается, я думаю, все еще искренне в это верит. Как же она мало знает жизнь!

— Полагаю, Абигайл рассердилась, когда вы заявили, что она не обладает качествами модели?

— Да.

— Настолько, что могла поджечь вашу студию?

— Не исключено.

— По-моему, мистер Марден, вы равнодушны к расследованию. Уверены, что рассказали мне все?

— Хотите выслушать историю моей жизни?

— Нет. Всего лишь узнать относящиеся к делу факты. Не уверен, что вы были откровенны со мной, рассказывая о ваших отношениях с Абигайл Редмонд.

— Не было никаких отношений. Я ненавижу ее.

— Почему?

— Мне надо выпить. Без глотка спиртного об этом не рассказать. — Марден встал: прежде он не казался Сидни таким слабым и беззащитным — почти напуганным. — Пойдемте в паб, он уже, наверное, открылся. Не смогу говорить на пустой желудок.

Выведав все, что требовалось, у Мардена, Сидни решил, что должен взять инициативу в свои руки. Он оставит за себя Леонарда Грэма держать оборону в приходе, а сам разберется с делом о поджоге.

Он ехал на велосипеде в сторону фермы Редмондов. Миновав автобусную остановку, заметил, что ждущая там девушка не кто иная, как Абигайл. Сидни развернулся и, прислонив велосипед к столбу с табличкой, стал задавать ей вопросы. Абигайл была в плотно облегающей белой блузке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, широкая юбка в полоску, белые носки и теннисные туфли. У нее был скучающий вид, и она явно смущалась, что ее могут увидеть в обществе священника. Сидни понимал, что должен спрашивать прямо.