Сидни Чемберс и кошмары ночи - Страница 88

Сидни понимал, что Сибилла Лебер была и, наверное, остается грозной женщиной. А затем вспомнил, что сказала ему мать в ответ на остроумное высказывание Алека Чемберса: «Я бы на твоем месте, сын, не принимала совет отца серьезно. Ничто не может вывести женщину из себя так сильно, как замечание, что она превращается в собственную мать».

Подали ужин, и Сибилла Лебер объяснила, что есть много и хорошо — часть коммунистической идеологии. Ее не слишком интересовало, кто такой Сидни и зачем он пожаловал. В ее глазах он был всего лишь слушателем, которому она могла рассказать о своей жизни и политических взглядах. Сибилла даже не спрашивала о его недавних испытаниях, наверное искренне считая, что в аресте кристально невинного священника по подозрению в шпионаже нет ничего зазорного.

На десерт Хильдегарда подала роте грютце — варенье из красных ягод с ванильным заварным кремом.

— Специально для вас, поскольку сейчас лето. Обычно мы ограничиваемся одним блюдом.

— Весьма польщен, — отозвался Сидни.

Хильдегарда положила руку ему на плечо:

— Заслужил.

Сибилла напомнила гостю, что Карл Маркс был немцем.

— Страшное выдалось для Германии столетие, — произнесла она, слизывая с ложки роте грютце. — Но у нас еще есть время возродиться. Из ужасов национал-социализма вспыхнет очистительный огонь революционного равенства.

После ужина Хильдегарда села поиграть на фортепьяно, а мать продолжила беседу. Она сообщила Сидни, что Лейпциг был родиной этого музыкального инструмента. Первое фортепьяно было сделано в 1726 году Бартоломео Кристофори, а в начале века компания Циммермана стала крупнейшей в Европе и выпускала двенадцать тысяч инструментов в год.

— Это фортепьяно было всегда моим любимым, — объяснила Хильдегарда. — Очень подходит для музыки Баха.

— Я думал, твое пианино в Берлине, — удивился Сидни.

— То взято напрокат.

Она исполняла партиту си-бемоль мажор Баха — знала, что это любимое произведение Сидни, играла его в одну из первых встреч после того, как они познакомились. Он внимательно слушал, а затем спросил:

— Каким должен быть инструмент, чтобы он подходил для музыки Баха?

— Чувственным, отзывчивым, но немного напряженным. — Пальцы Хильдегарды бегали по клавиатуре так легко, что никто бы не заметил, какая сила заключена в ее руках. — Немного похожим на тебя, Сидни.

— Правда?

— Не смущайся. Я сказала тебе комплимент. Что плохого?

— Не привык к комплиментам.

— Привыкай. Может, еще услышишь от меня. — Хильдегарда рассмеялась.

— Warum lachen Sie? — спросила Сибилла Лебер.

— Es ist nichts, — ответила дочь.

Сидни слушал игру Хильдегарды, любовался сосредоточенным выражением ее лица, и это было подобием молитвы.

Рано утром в воскресенье они выехали в Берлин. Сидни планировал попасть на одиннадцатичасовую службу в церкви Святого Георгия, но их поезд остановился до того, как прибыл в место назначения. Из громкоговорителей вместо обычного «Внимание! Вы покидаете демократический сектор Берлина!» чей-то голос лихорадочно объявил: «Сообщение прервано! Сообщение прервано! Поезд дальше не пойдет!»

Они оказались на станции «Трептов-парк» и увидели множество полицейских в черной форме с автоматами за плечами.

— Что-то происходит, — прошептала Хильдегарда. — Мы не должны были здесь останавливаться. И полицейских больше, чем обычно.

Солдаты перекрыли билетный зал и оттесняли пассажиров с платформы, откуда поезда уходили на Запад.

— Пойдем, — сказала Хильдегарда. — Нам нельзя тут оставаться.

И повела Сидни в город, в сторону Бранденбургских ворот. Там по-военному выстроились дружинники, установили водомет. Прибыли грузовики, нагруженные мотками колючей проволоки.

— В чем дело? — обратилась Хильдегарда к полицейскому.

— Граница закрыта. Никто не должен пересекать ее ни в одну, ни в другую сторону. — Он показал на человека, рисовавшего на асфальте белую линию: — Здесь будет стена.

Город наполнили солдатами восточногерманской армии. Они обыскивали дома на границе сектора, обследовали лестницы, окна и верхние этажи. Подняв голову, Сидни увидел вооруженных людей на крышах.

Народная полиция при поддержке таможенников заняла промышленный район у станции электричек «Руммельсбург». По всей границе сектора, не пропуская людей, стояли с интервалом в два метра часовые, а пограничники, дружинники и рабочие перегораживали улицы колючей проволокой, противотанковыми надолбами и импровизированными бетонными преградами.

— Нам надо идти в более безопасное место, — произнесла Хильдегарда.

— Но у нас на руках все необходимые документы.

— Тебя уже арестовывали, Сидни. К чему-нибудь да придерутся.

— Я бы предпочел рискнуть.

— Пошли!

С багажом в руках они миновали несколько улиц и задержались в небольшом кафе. Хильдегарда сказала, что надо выпить кофе и решить, как действовать дальше. Толпы людей, прижимая детей к груди или усадив на плечи, катили набитые пожитками детские коляски. Какой-то мужчина даже тащил на голове матрас. Прохожий остановился перед окном и уставился прямо на них.

— Боже! — ахнул Сидни.

— В чем дело? — заволновалась Хильдегарда.

Человек не сводил с них глаз. Это был Рори Монтегю.

Он еще немного постоял, кивнул и исчез.

— Это не может быть он.

— Кто?

— Тот человек из поезда. Его застрелили при попытке к бегству.